Неточные совпадения
Другой, также
от нечего делать, пророчит: «Завтра будет перемена, ветер:
горизонт облачен». Всем
до того хочется дальше, что уверуют и ждут — опять ничего. Однажды вдруг мы порадовались было: фрегат пошел восемь узлов, то есть четырнадцать верст в час; я слышал это из каюты и спросил проходившего мимо Посьета...
В горах расстояния очень обманчивы. Мы шли целый день, а горный хребет, служащий водоразделом между реками Сандагоу и Сыдагоу, как будто тоже удалялся
от нас. Мне очень хотелось дойти
до него, но вскоре я увидел, что сегодня нам это сделать не удастся. День приближался к концу; солнце стояло почти у самого
горизонта. Нагретые за день камни сильно излучали теплоту. Только свежий ветер мог принести прохладу.
Золотистым отливом сияет нива; покрыто цветами поле, развертываются сотни, тысячи цветов на кустарнике, опоясывающем поле, зеленеет и шепчет подымающийся за кустарником лес, и он весь пестреет цветами; аромат несется с нивы, с луга, из кустарника,
от наполняющих лес цветов; порхают по веткам птицы, и тысячи голосов несутся
от ветвей вместе с ароматом; и за нивою, за лугом, за кустарником, лесом опять виднеются такие же сияющие золотом нивы, покрытые цветами луга, покрытые цветами кустарники
до дальних гор, покрытых лесом, озаренным солнцем, и над их вершинами там и здесь, там и здесь, светлые, серебристые, золотистые, пурпуровые, прозрачные облака своими переливами слегка оттеняют по
горизонту яркую лазурь; взошло солнце, радуется и радует природа, льет свет и теплоту, аромат и песню, любовь и негу в грудь, льется песня радости и неги, любви и добра из груди — «о земля! о нега! о любовь! о любовь, золотая, прекрасная, как утренние облака над вершинами тех гор»
На каждом перемещении
Горизонт зарабатывал
от пяти
до ста рублей.
Солнце, еще не скрытое облаками, ярко освещает ее мрачную фигуру и серые полосы, которые
от нее идут
до самого
горизонта.
Вы смотрите и на полосатые громады кораблей, близко и далеко рассыпанных по бухте, и на черные небольшие точки шлюпок, движущихся по блестящей лазури, и на красивые светлые строения города, окрашенные розовыми лучами утреннего солнца, виднеющиеся на той стороне, и на пенящуюся белую линию бона и затопленных кораблей,
от которых кой-где грустно торчат черные концы мачт, и на далекий неприятельский флот, маячащий на хрустальном
горизонте моря, и на пенящиеся струи, в которых прыгают соляные пузырики, поднимаемые веслами; вы слушаете равномерные звуки ударов вёсел, звуки голосов, по воде долетающих
до вас, и величественные звуки стрельбы, которая, как вам кажется, усиливается в Севастополе.
И прежде бывало, что
от времени
до времени на
горизонте появлялась звезда с «косицей», но это случалось редко, во-первых, потому, что стена, окружавшая ту беспечальную область, на вратах которой написано: «Здесь во всякое время едят пироги с начинкой», почти не представляла трещин, а во-вторых, и потому, что для того, чтобы, в сопровождении «косицы», проникнуть в эту область, нужно было воистину иметь за душой что-либо солидное.
Теснясь и выглядывая друг из-за друга, эти холмы сливаются в возвышенность, которая тянется вправо
от дороги
до самого
горизонта и исчезает в лиловой дали; едешь-едешь и никак не разберешь, где она начинается и где кончается…
От горизонта до берега, на всём протяжении моря, рождались эти гибкие и сильные волны и всё шли, шли плотной массой, тесно связанные друг с другом единством цели…
На
горизонте, точно вихрь или смерч, поднимался
от земли
до неба высокий черный столб.
Вдали по желтым, мертвым волнам песка двигалась маленькая, темная человеческая фигурка; справа
от нее сверкало на солнце веселое, могучее море, а слева, вплоть
до горизонта, лежали пески — однообразные, унылые, пустынные. Яков посмотрел на одинокого человека и, заморгав глазами, полными обиды и недоумения, крепко потер себе грудь обеими руками…
В последних числах августа, во время больших маневров, N-ский пехотный полк совершал большой, сорокаверстный переход
от села Больших Зимовец
до деревни Нагорной. День стоял жаркий, палящий, томительный. На
горизонте, серебряном
от тонкой далекой пыли, дрожали прозрачные волнующиеся струйки нагретого воздуха. По обеим сторонам дороги, куда только хватал глаз, тянулось все одно и то же пространство сжатых полей с торчащими на нем желтыми колючими остатками соломы.
В сторону
от моей деревеньки темнела железнодорожная станция с дымком
от локомотива, а позади нас, по другую сторону Каменной Могилы, расстилалась новая картина. У подножия Могилы шла дорога, по бокам которой высились старики-тополи. Дорога эта вела к графскому лесу, тянувшемуся
до самого
горизонта.
А на другой день, когда корвет уже был далеко
от С.-Франциско, Ашанин первый раз вступил на офицерскую вахту с 8
до 12 ночи и, гордый новой и ответственной обязанностью, зорко и внимательно посматривал и на
горизонт, и на паруса и все представлял себе опасности: то ему казалось, что брам-стеньги гнутся и надо убрать брамсели, то ему мерещились в темноте ночи впереди огоньки встречного судна, то казалось, что на
горизонте чернеет шквалистое облачко, — и он нервно и слишком громко командовал: «на марс-фалах стоять!» или «вперед смотреть!», посылал за капитаном и смущался, что напрасно его беспокоил.
От боковых светящихся пятен вправо и влево потянулись лучи, которые все удлинялись
до тех пор, пока не соединились, образовав по всему небу гигантский круг, параллельный
горизонту.
Мы подошли к окну.
От самой стены дома
до карниза начиналось ровное огненно-красное небо, без туч, без звезд, без солнца, и уходило за
горизонт. А внизу под ним лежало такое же ровное темно-красное поле, и было покрыто оно трупами. Все трупы были голы и ногами обращены к нам, так что мы видели только ступни ног и треугольники подбородков. И было тихо, — очевидно, все умерли, и на бесконечном поле не было забытых.